Дорога завалена опавшей листвой. Желтые, оранжевые, красные, бордовые, коричневые листья. Они кругом. Они везде. Мертвые листья источают сильный запах отжившего, вчерашнего. Сапог проваливается в их шумное море почти по щиколотку.

Сильный ветер дует несколько дней подряд. Кажется, будто он взялся перевыполнить некий тайный небесный план по количеству прокачанного над нашим заводом осеннего воздуха. Под старыми тополями причудливой баррикадой лежат упавшие и отжившие свое крючковатые темные ветки с еще зеленой твердой листвой.

На дворе октябрь... сильный ветер чередуется с проливными осенними дождями. В эти дни небо полно дождем. В огромных небесных резервуарах держит небо драгоценную влагу природы. До поры, до времени.

Ходишь к вечеру с мокрыми ногами, везде лужи, обойти некоторые из них просто невозможно. Ночью сидишь в цеху, сапоги торжественно поставлены на трамвайную печку - на генеральную просушку. Сидишь, смотришь вокруг, пережидаешь непогоду. На улице сейчас те, кому это нужно по производственной необходимости, либо неисправимые романтики, либо неисправимые романтики по производственной необходимости.

Заходит в пять вечера сантехник Андрей, молодой парень, лет двадцати. Я сижу читаю книгу. Здоровается, спрашивает о делах, разговор переходит на погоду, потом на начальство и заканчивается размером аванса. Повседневный словесный круговорот.

Вдруг, как бы нехотя, спрашивает: а че за книгу читаешь? Максим Горький, - отвечаю ему. Сборник рассказов.

- Ну и про что у него там? - снова допытывается Андрей. Я делаю удивленное лицо и отвечаю:

- Ты что, про Горького не слыхал?

- Да че-то нет.

Его широкое лицо принимает чуть виноватое выражение.

- Человек про жизнь писал свои первые рассказы еще в позапрошлом веке.

Закрываю книгу и верчу ее в руках, как будто первый раз вижу ее в жизни.

- Интересно? - спрашивает сантехник.

- Да, хорошо читается, - отвечаю ему с оптимизмом в голосе. - Не все понятно, но забавно. Хочу вот найти все собрание его рассказов, почитать. Люди тяжело жили, неосмысленно.

- Когда читаешь, - продолжал я негромко, - голова отдыхает ото всей этой нашей дикой жизни. Чувствуешь себя после чтения другим человеком. Хотя, о чем он пишет, это пострашней сегодняшнего. Жуткое время было,- заканчиваю я.

- Понятно, - отвечает Андрей, и с любопытством в глазах берет книгу у меня из рук. Аккуратно листает старые, пожелтевшие страницы. Иногда его взгляд останавливается на странице, чуть помедлив, он продолжает листать книгу.

- Названия тут чудные некоторые, - говорит он после. - "Челкаш", "Песня о Соколе", "Мальва", "Курилка", "Макар Чудра".

- Книга хорошая, - отвечаю ему тоном человека убежденного в своей правоте.

- О жизни это все, понятно, ясно, не все, правда, - снова оговариваюсь я.

Андрей заканчивает листать книгу, закрывает ее, и легонько покачивает в воздухе, как бы оценивая на глазок ее вес.

- Тяжелая, - с улыбкой говорит он и тут же добавляет:

- Это надо же столько написать, не один день просидишь, видно.

- Да, какой там день, - улыбаюсь ему в ответ, - тут годами писали, прикинь - 700 страниц написать!?

- Да, - соглашается сантехник, - голову нужно иметь, чтобы столько написать. И мыслей, - добавляет он. Стоит чешет голову, я делаю недоуменное лицо.

- Ну, смотря чего писать, - говорю я. - Если пустой воды, то много ума не надо. Есть у нас демагоги, они тебе не одну тысячу страниц напишут за неделю. А читать, в итоге, будет нечего, неинтересно. Тут же каждый рассказ, каждое предложение со смыслом, переживать заставляет, как будто это сейчас, где-то рядом происходит. И вывод в конце есть с призывом, со смыслом.

- Это тебе, брат, не макулатуру женских романов читать, - говорю и улыбаюсь Андрею. Лицо Андрея принимает чуть обиженное выражение.

- А я это дерьмо и не читаю, - с гордостью в голосе отвечает он отрывисто. - Моя, вон, читает, как в наркотическом трансе, одну книжку за другой глотает, точно таблетки от головной боли. Я-то сам, - продолжает сантехник, - парочку, другую прочитал, понял. Что не мое это. Засасывает как трясина, а в итоге голова пустая после этого. Там одно и то же. - Я сижу и молча понимающе киваю изредка.

- Я-то, так, детективчики бывает, читаю, - откровенничает Андрей, глядя на меня неподвижным взглядом, - Хотя, с другой стороны, времени не особо много, чтобы читать. Работа, вечером ужин, телек немного, новости там всякие, и спать, утром-то рано вставать, и снова бежать на электричку.

- Да, загрузили вашего брата сейчас, - отвечаю ему. - И еще не так загрузят, дай время.

- Ладно, - засмеялся Андрей, - ты нам тут не пророчь. Поживем, увидим...

Он резко поднял плечи, как бы стряхивая накопившуюся за день усталость. Наступило молчание. Сантехник стоит смотрит в окошко. Там виднеется часть цеха, упакованный для отправки металл, стены, крюки, свисающие с потолка, увенчанного кранами. По стенам играют лучи чуть теплого апрельского вечернего солнца. Я сижу, смотрю то на Андрея, то на дверь, то на книгу. Через некоторое время говорю ему: на, возьми почитать! Сантехник оборачивается и говорит: ты же сам читаешь? Быстро отвечаю ему: я почти прочитал, так, пара страниц осталась. Сейчас вот при тебе дочитаю и могу дать смело уже. Только верни обязательно, хорошая книга.

- Конечно, верну, - чуть громче обычного отвечает Андрей. - Боюсь только, что долго читать буду, времени совсем нет.

- Ничего, я не тороплюсь. Когда отдашь, тогда и отдашь. Ты, главное читай, в темный угол не забрасывай.

Сижу, дочитываю книгу, иногда исподтишка поглядываю на Андрея. Он сидит и с любопытством смотрит на меня, читающего. Через 15 минут закрываю книгу и протягиваю ему.

- На, читай, хорошо, сильно написано.

Андрей аккуратно взял книгу в руки, погладил по обложке ладонью и быстро сунул в свою черную сумку, перекинутую через плечо.

- Ну, бывай, пора мне идти, а то на электричку опоздаю, - торопливо говорит сантехник и выходит на улицу. Живет он в области, до дома ехать больше часа. Слышу его удаляющиеся шаги.

Поднимаюсь и иду к своему "походному" пакету. Аккуратно открываю его, осторожно достаю следующий том сочинений Горького. Иду к столу, сажусь поудобней, открываю пахнущую коленкором обложку. Книга издана давно, но несколько десятилетий неподвижно простояла в книжном шкафу, поэтому выглядит почти новой, лишь бумага успела пожелтеть под свинцовым прессом времени. Неторопливо перелистываю первые официальные страницы, жадно ищу авторский текст. Вот появился просвет после сухих колонн букв и слов предисловия. Начало...

Ловлю глазами первую заветную строчку, и впиваюсь в нее глазами крепко, почти намертво.

Ближе к вечеру глаза устают, отодвигаю книгу в сторону, встаю выхожу в цех, чтобы развеять усталость от долгого сидения за столом. Стою в цеховой тишине, гляжу по сторонам. В дальнем конце цеха вдруг привычно застучали трубы вентиляции. Стук быстро идет по трубам вдоль стены и умолкает лишь у ворот. Точно кто-то бежит по трубам и громко стучит своими маленькими, но гулкими лапками. Иногда трубы даже легонько покачиваются от какой-то невидимой силы.

В тишине в голове много чего копошится. Вспомнил, как вчера от души ругался крановщик Володя.

- Еще бы, - отвечал он на вопросы знакомых с завода, - теперь заводские путевки в профкоме идут по 100% стоимости. Хрен я теперь с женой съезжу, отдохну. Теперь со скидкой только тем, у кого профессиональное заболевание. Два года все собирался, вот, дособирался... - далее прозвучал ряд ненормативных выражений.

Володю понять можно. Получает максимум десятку, это с учетом переработок, не брал отпуск два года. Дома неработающая жена с малолетним ребенком на руках. Вот и заводи детей, думаю.

- Да, каюк теперь нашему профсоюзу, - многозначительно добавил сменный мастер Илья Петрович и вышел из комнаты на улицу, видно, не желая дальше участвовать в скользких разговорах крановщиков.

- Да зачем мне теперь такой профсоюз вообще нужен? - продолжал Володя. - Что он вообще делает? А теперь и путевку толком не получить. Зачем мне она за 5 тысяч? Пусть сами, суки, едут, - горячился крановщик.

- Как идиоты взносы зачем-то платим, - продолжал он. - Вообще не помню, чтобы польза какая от него была нам. Только раз помню, на 60 лет мастеру 400 рублей выдали. Да кореш мой Петро съездил разок на базу отдыха. Вот и вся история.

Да, вчера он был очень злой. Мат, мат, сплошной мат один.

В разговор затем вмешался крановщик Саша.

- Да, что теперь будет делать Вера Ивановна (председатель профкома), неясно, - сказал он и улыбнулся.

- Сейчас-то у нее все тип-топ, упакована как надо. Вон "десятку" новую прикупила, неплохо, небось, - добавил он после.

- Да к черту эту старую стерву, - снова горячился Володя. - С потрохами продалась давно хозяевам. Одна контора.

Установилось долгое молчание. Слышны были лишь вдохи и выдохи людей, находившихся в маленькой комнате.

Тут Саша снова оживился и сказал:

- А правильно все же кто-то в раздевалке на стенке наклейку оставил.

- Это какую? - заинтересованно спросил мрачный Володя.

- Да у нас между шкафчиками и стенкой, ну, рядом с батареей. Помнишь? - спросил его Саша. - Красная такая.

- Да че-то нет, - задумчиво ответил Володя и провел рукой по щетине недельной давности. - Ну и что там написано?

- Там типа такой призыв, - медленно выговаривая слова, произнес Саша, - к рабочим, чтобы они создавали свой профсоюз.

Видно было, что Володя на минуту задумался.

- Правильно-то правильно, - после минутного раздумья произнес он, - да только нет у нас таких умников. Как его создашь? Легко сказать, трудно сделать.

- А что там за контора-то, что это пишет у нас? - снова спросил он.

- Да РКСМ(б) какой-то, - ответил ему Саша.

- Как-как? - переспросил Володя.

- Р... К... С... М... Б... - по буквам повторил Саша.

- А, комсомол? - иронично заулыбался Володя, узнав чем-то напоминавшую ВЛКСМ аббревиатуру. - Ленин, партия... - добавил он уныло после. Все замолчали.

Я сидел все время молча, с интересом слушая рассуждения рабочих. Потом вышел на улицу, проветриться немного, в помещении было душно.

На улице дует сильный ветер, дождь почти утих, лишь немного моросит. Водяная пыль ложится на лицо, ощущение при этом почему-то приятное. Не хочется морщиться и закрывать глаза.

Брожу у входа в помещение. Ворошу сапогом упавшую листву, под ней лежит мокрый гравий, который, перемешиваясь с листвой, тоже поддается движению моей ноги.

В воздухе почти тихо, если бы не шум капающей с крыш дождевой воды, да завывания ветра, бьющегося в неравной схватке с высокими кирпичными трубами завода, построенными относительно недавно, в 1984 году, как гласят цифры, выложенные белым кирпичом у самого верха труб.

Мимо изредка проезжают КАМАЗы, доверху груженые переработанным ломом черного металла. Двигатели грузовиков, порычав некоторое время мне в лицо, постепенно замолкают вдали. Слышится вдалеке гудок маневрового.

Вот с высокого клена сорвался большой канадский красный лист, покружил немного надо мной и упал к ногам на землю. Я посмотрел на него, улыбнулся, полностью расстегнул куртку и зашел обратно в помещение.

Там полным ходом продолжался разговор. Я сел в угол в старое, местами рваное кресло и стал вглядываться в лица разговаривающих.

Володя все заряжал свою тему про профсоюз. Лицо его из-за долгого спора сделалось разгоряченным, почти красным. Сильно жестикулируя и привставая иногда со стула, он говорил Саше, что надо сваливать из этой конторы (завода) и искать новую работу. Саша ему периодически поддакивал, соглашаясь по существу, но споря по мелочам. С завода, он говорил, валить не надо, а нужно здесь и дальше работать. Посмотреть, что будет дальше делаться. Все-таки, много проработали, не резон уходить, тут всех знаешь, да и к дому близко, добавил он.

Было видно, что думали они почти одно и то же, но каждый по-своему. Рассуждали они долго, просто, по-рабочему, не мудрствуя лукаво. То, что они не понимали, вызывало у них заминку. Воцарялась тишина. Затем следовала попытка все же разобраться. Начинали задавать друг другу вопросы, как бы советуясь, пытаясь прояснить хоть как-то тот или иной вопрос.

С удивлением смотрел я на этих двух молодых рабочих. Обычно, когда рабочие доходили в разговорах до этого места, то есть, сталкивались с чем-то им непонятным, они как от назойливой мухи отмахивались от неясного и переводили беседу на более понятную и приятную им тему.

Эти же пытались по совести разобраться в вопросе. Таких рабочих нечасто встретишь в наше темное время. Сегодня это уникум, экзотика, музейная редкость. Как кости динозавров, мамонтов и древних костяных рыб.

Так они сидели и думали, гадали, что же им дальше делать до 9 часов вечера. Потом быстро собрались, попрощались со мной, и пошли домой.

Думу задумали крепкую - крепкую рабочую думу...

Борис Борисов