- Погода сегодня хорошая, делать нечего, - сказал, улыбнувшись, дежурный сантехник, дядя Федор, и протянул свою большую сильную руку для пожатия.

- Да, - мечтательно ответил я, посмотрев на небо. Небо было длинным и очень высоким сегодня. Почти голубым, лишь кое-где виднелись белые островки облаков. - Почетно, - добавил я, опустил голову и посмотрел в умное, чуть состарившееся лицо сантехника. Дядя Федор у нас на заводе с осени, сам-то бывший совхозник, 28 лет отдал родной земле. И сегодня, бывает, хвастается, что до сих пор своя корова, свиньи, куры, фрукты, овощи, молоко, капуста и квас... Полный комплект. В нагрузку семья, дети и уже внук.

- А вчера дождь-то вообще лил у нас особенно сильно, - в продолжение темы сказал сантехник. - Меня знакомый попросил перегнать машину от дома к дому, сам пьяный, - тут дядя Федор посмотрел мне в глаза, ища понимающей реакции.

- Ну, так после того, как я приехал, не мог из машины полчаса выйти, сильный дождь с градом, прости господи.

- У нас только дождь, - ответил я, - но сильный.

- Сейчас вот иду в бухгалтерию, кое-какой вопросик прояснить. - Я сделал вопросительное выражение глаз.

- Да, начальник участка мне вместо шестого пятый разряд поставил по ошибке. А это разница примерно в две тысячи, - было видно, что дядя Федор даже разозлился от сказанного. - Немного, но подсчитай, каждый месяц по две штуки просто так какому-то дяде отдавать не резон, - закончил он убежденно. Я поддакнул, и поправил шапку. - А так, вообще, сколько выходит чистыми? - спросил я.

- Ну, в апреле 11 штук набежало.

- Жить можно, - удовлетворенно сказал я и вспомнил размер собственной зряплаты.

- Это как поглядеть, - не согласился дядя Федор. - И на то надо, и на это. Вот мои вчера, не знаю, что делали, а спинку от детской кроватки отломали.

- Я улыбнулся. - Внуку спать теперь негде, - продолжил сантехник. - Я ее пытался наладить, но ни черта не выходит. Сделана из ерунды какой-то, шурупы прямо с мясом вырваны, обратно ничего не закрутишь, стенка сама-то тонкая. Вот и на это надо и на то, - снова повторил дядя Федор.

Этот сантехник вообще забавный человек. Часто вижу его, как бы осторожно, неуверенно расхаживающего по заводу. Иногда он заходит в цех, стучит своим большим кулаком в мое окно, чуть слышно говоря: выйди, перекури! И стоит ждет, смотря с интересом по сторонам, как будто видя все вокруг первый раз в жизни.

Я выхожу, здороваюсь с ним. Садимся на кусок бетонной шпалы, брошенной трудолюбивыми рабочими у стенки конуры бывшего цехового комитета. Федор неторопливо закуривает "Стрелу" или "Приму", я поудобней усаживаюсь на голом бетоне, искоса поглядывая за движениями сантехника.

Вот он, совершив торжественный акт прикуривания сигареты, выпускает вперед первое, самое большое и сладкое облако сизого дыма. Дым, стремительно вырвавшись на свободу, образует мешок тумана, злясь на мир и думая, что бы такое страшное над людьми сделать. Но разрываемый в клочья веселым, озорным ветром, быстро растворяется в кристально чистом воздухе, теряя свой важный и напыщенный вид.

Крякнув и причмокнув коричневыми губами, дядя Федор начинает рассказывать, что сегодня он сделал, что с ним сегодня случилось, чего было интересного за день. Один раз он рассказал, как его чуть не сбила машина, в другой раз он долго и увлеченно рассказывал мне, как доил единственную свою пятнистую корову, то повествовал, как ловко он умеет прятать деньги дома, а его жена - не менее ловко их находить. И всегда после каждого рассказа лицо сантехника принимало насмешливо-удивленное выражение. Точно он сам дивился сказанному, будучи снаружи всех этих приключений и случаев. Будучи посторонним наблюдателем и случайным соучастником. Часто его лицо как бы говорило собеседнику: - А все-таки здорово я выпутался. Надо всеми этими выражениями и оттенками гордо парит, скрытая глубоко внутри его человеческого существа, уверенность в своей силе, выдержке и выносливости, кратко запечатленная в расхожем выражении: "где наша не пропадала?".

Сидишь слушаешь, периодически поддакиваешь для формы. Бывает, когда что-то непонятно, переспрашиваешь его. Дядя Федор тут же доходчиво объясняет, но всегда с некоторой долей лени. Откуда такие интонации берутся, не вполне ясно. То ли оттого, что сам плохо знает вопрос, то ли просто лень говорить лишний раз. Бывают и такие люди. Частенько, как и все сантехники, он выпивает. Когда Федор "на бровях", речи его замедляются, движения усложняются, глаза увлажняются. И так по несколько раз на дню.

После рассказа он с интересом поглядывает на слушателей широко раскрытыми выцветшими глазами. Глаза у сантехника больные, несколько лет проработал он в юности газорезчиком, плюя на технику безопасности и менял защитные очки крайне редко. Часто слезятся навсегда загубленные в бурном вихре промышленного строительства семидесятых годов бесцветные глаза дяди Федора.

Докурив сигарету, он через пять минут достает следующую, и так же, не торопясь, торжественно ее прикуривает, важно раздувая свои, впалые от времени и постоянной работы, щеки. Выражение удивления не сходит с глаз сантехника. Удивление настолько старое и вросшееся, что убрать его уже не представляется возможным. Лишь когда он начинает рассказывать о своем внуке, удивление уходит в самые далекие уголки его глаз, тревожно поглядывая изнутри на мир, освободившуюся сцену заполняет теплота и радость недавно испеченного деда. Дедом, со слов Федора, тоже быть не просто. Многочисленная карусель ежедневных походов в детские кинотеатры, музеи, аттракционы, кружки и другие достопримечательности потаенного детского мира желаний. Все важно для ребенка, все нужно успеть сделать, сделать хорошо, от всей широкой дедовской души. Воспитать настоящего человека! После сорокаминутного перекура дядя Федор обычно быстро встает, прощается и уходит по своим делам. Человек простодушный, но с хитрецой в самом центре поношенной рабочей души.

Мимо прошел рабочий в спецодежде с фирменным логотипом "Балтметалла" на спине. Собака, увидев незнакомца, бросилась за ним, оглушительно лая. Дядя Федор удовлетворительно хмыкнул, улыбнулся и добавил:

- Правильно, так его.

- Кстати, - добавил я, кивнув в сторону цеха, - говорят хозяева с "Балтметалла" бытовой корпус купили у завода за миллион баксов? Чей-то не верю я, что эти развалины столько стоят.

- Стоят того, - со значением в голосе ответил старый сантехник. - Ты ко мне зайди разок, глянь, там все оборудование отопительное новое, современное. Все переделали, теперь все работает. Все полностью старое поменяли, долго возились, но сделали.

- Ну, тогда может быть, - согласился я, - но все равно внешне полная развалюха.

- Тем более что продают сейчас тут все подряд. Один цех продали, скоро с "линдеманом" тоже прикупят, - продолжал я. - Оба пресса разломали. Лет пять еще в таком темпе, и завода вообще не будет. - По лицу дяди Федора было видно, что он со мной согласен. Он оглянулся на стоящие за спиной корпуса и сказал: - Да, именно пять лет, не больше. Разговоры-то об этом среди рабочих давно ходят, - дядя Федор отряхнул засохшуюся грязь с куртки. - Да только какие-то больно прохладные, равнодушные. Мол, можно, если что, и в другое место устроиться. Лишь бы платили, вот основная мысль всех разговоров.

Лишь у стариков, ветеранов предприятия, сквозят жалостливые интонации.

Дядя Федор достал очередную сигарету, неторопливо прикурил ее от зажженной спички, взмахнул спичкой в воздухе и бросил ее далеко в кусты.

- Ладно, пойду, пока бухгалтеры не разбежались, счастливо, - сказал сантехник и пошел к зданию административного корпуса.

Я остался стоять, глядя поверх заводских корпусов на лучи солнца, которые начинали потихоньку темнеть, становясь все более красными, думая о сказанном.

Нет совсем настроения борьбы за завод, тяги к сопротивлению, до конца. И на это есть причины. Коллектив маленький, от силы триста человек, раньше-то все полторы тысячи было, профсоюз не работает, - карманный. Куплен администрацией и ее волю исполняет прилежно. Рабочие часто меняются, есть текучесть кадров. Не чувствуют рабочие завод своим. Многие рабочие, из ночных смен особенно, чувствуют себя сегодня неплохо. Собирают цветной металл, прибавляя к своей зарплате еще две, три такие же. За такое хлебное место они готовы любые выверты начальства стерпеть, прогнуться под любое надругательство и несправедливость. Стерпеть, промолчать, только бы с завода не уволили.

Покупают себе "Жигули", и очень даже неплохо поживают, проживают свою жизнь. Культурно выпивают по праздникам, слушая и читая пустые, лживые поздравления начальства. Разделяя и поддерживая сложившийся "порядок жизни".

Позиция шкурническая, по принципу: "ничего не знаю, моя хата с краю". Тем самым разбивается самими же рабочими солидарность единой трудовой массы, ее единство перед лицом общего наглого, брызжущего слюной от обжорства, врага. Лицом, полным осознания своей власти над остальными людьми, лицом, имеющим все оттенки наглости, пошлости, тунеядства и барства.

А среди рабочей массы многие плохо живут. Вот такая современная, но гнилая картина. Каждый сам за себя.

Картина крушения. Крушения всего вокруг: цехов, судеб, планов, жизней, надежд, коммуникаций, но только не прибылей хозяев. Это "священное право" незыблемо, и ничто ему не угрожает. Точно дисциплинированные муравьи, ползают уставшие рабочие у подножия монумента. МОНУМЕНТА ПРИБЫЛИ.

Завод сам-то, точно мертвец. Все, что можно, сломано, изветшало, покорежилось, скособочилось. Полуразобранные цеха, везде ржавчина, копоть. Без колоссальных капиталовложений не выжить. А где их взять-то? Только кажется, что администрация думает о заводе. Уже за год третий директор, и никаких изменений. Должник завод, каких мало. И тому банку должен, и этому. Постепенно теряет сеть филиалов по региону. Лишь в своей гнилой заводской газетенке рапортуют хозяева об успехах и достижениях. Генеральный директор одновременно главный редактор, и его жирная физиономия по несколько раз встречается в газетке. Трудно сказать, верит ли кто этому словоблудству, глядя вокруг ежедневно и сравнивая реальность с написанным там. Верит ли сам директор и вся его прилизанная свора в то, что пишут и внушают коллективу?

Вот и разваливается завод, разваливается быт рабочих, корпуса, умирает, агонизирует предприятие, точно огромный кит, выброшенный на берег.

Я поворачиваюсь и смотрю кругом, сквозь стены, трубы, окна, человеческие тела. На всем жирные отпечатки жадных пальцев хозяев.

Кто накажет жадные пальцы?

Борис Борисов